«Если не скучаю я, не будет скучать и зритель»

– Вы как-то сказали, что когда оказываетесь долго без театральных премьер, начинаете скучать. «Русское варенье» появилась у вас после долгого перерыва в театре?

– Нет, недавно совсем, в ноябре или в декабре, мы сыграли премьеру спектакля «Белла Чао», и я еще в нем не очень уверенно себя чувствую, а вот уже и эта премьера приближается. Так что тут, наверное, все благополучно. Я имела в виду, что скучаю по репетициям в таком театре, как Школа современной пьесы, когда можно что-то долго обсуждать, долго спорить, долго пробовать. В антрепризе такой возможности нет, там надо прийти, собраться, сделать и – начать прокатывать спектакль. Здесь же, на репетициях «Русского варенья», я немножко расслабилась, хотя уже надо собираться, сидеть дома, учить текст.

– Пьеса вам сразу понравилась?

– Да. Пьеса замечательная. Ее бы осилить нам. Я даже не ожидала, что может получиться у Улицкой такая пьеса – полноценная, законченная, с финалом. Почему-то современные авторы не умеют писать финалы, или им не нужны в их пьесах финалы, не знаю, но нам, актерам, всегда приходится финалы доделывать, додумывать за драматургов. А здесь такой счастливый случай, что с пьесой очень мало приходится работать – в смысле, менять, переписывать, дописывать. С другой стороны, мне, например, показалось важным, чтобы была сцена некоего теплого, «семейного» разговора моей героини с дочерьми, и вот – тут же, пожалуйста, готовый монолог появляется. Когда автор жив-здоров, слава Богу, это, конечно, очень упрощает работу над спектаклем.

– Сейчас зачастую пьесы современных авторов редко когда годятся для больших сцен и крупных актеров. Но что такое вообще хорошая пьеса – для актера и для публики? Это одна и та же пьеса?

– У меня есть один критерий, и он меня не подводит; я не из самоуверенности говорю, а из опыта своего, я же десяток пьес в день читаю, поскольку работаю в антрепризе, которая живет в основном современными произведениями. Мне понятно, годится пьеса или нет, когда я только первый акт прочла. Критерий же такой: если не скучаю я, не будет скучать и зритель. Полагаюсь на себя. Если мне не понравится, меня можно потом уговорить попробовать, убедить, что я что-то не прочитала, не поняла, но очень скоро я понимаю, что зря трачу время, а такой роскоши я себе больше не позволяю. Так что первое впечатление – решающее. В этот период – с апреля по июнь – я, как правило, собираю новый спектакль. Ну, не я, а наша команда. А в этом году время подошло, а пьесы нет. И тут звонит Петр Гладилин и говорит: «Есть пьеса!» И принес прекрасную пьесу. Я до сих пор хожу озаренная, потому что понимаю, что мне есть, чем заняться, после премьеры у Райхельгауза. Это будет пьеса, в которой какие-то моменты можно будет обсуждать с автором – он драматург очень отзывчивый, не держится за каждое написанное им слово, очень прислушивается к актерам, что – большой плюс. И Улицкая такая же, не стоит насмерть за каждую букву, и я понимаю, что могу что-нибудь себе выпросить, если понадобится. Более того, я предложила в самом конце спектакля сыграть последнюю сцену из «Вишневого сада» Чехова – у Улицкой же очень много перекличек в «Русском варенье» и с «Вишневым садом», и с «Дядей Ваней», и с «Тремя сестрами». А я очень люблю «Вишневый сад», и в конце нашего спектакля я хочу просто выйти и, ничего не объясняя, сыграть последнюю сцену – прощание Раневской с домом.

– А тот «Вишневый сад», Трушкина, в котором вы Раневскую играли, вы вспоминаете ностальгически, с нежностью?

– Да, да. Чехов написал, что это «комедия», а на самом деле, думаю, он просто жестоко посмеялся над нами – над всеми, кто брался за пьесу. Все ломают голову и никак разгадку не находят. Очень трудно играть это как комедию, потому что… то есть – как человеческая комедия, в таком масштабе, я это понимаю. А если это жанр – не понимаю. Тот спектакль я очень любила, но мы с большим трудом его играли. Не ходит народ на «Вишневый сад». Не ходил, во всяком случае. Не уверена, что сейчас ходят. Думаю, и не пойдут.

– Почему?

– Это вопрос философский. Наверное, потому что люди настолько устали… Я всегда думала: ну ведь не сумасшедшие сидят на эстрадных концертах, когда наши артисты разговорного жанра травят со сцены байки. Мне за них, за этих артистов, просто страшно, потому что кажется, что им что-нибудь крикнут из зала, чтобы они ушли со сцены, или кинут в них что-нибудь. Ан, нет! Показывают зал, а там публика заходится от счастья. То есть люди расслабляются, и невероятно рады возможности забыть хотя бы на час о своих проблемах. Значит, конечно же, всегда надо пытаться предложить людям о чем-то задуматься, но делать это нужно крайне аккуратно.

– Алвис Херманис как-то сказал, что он может позволить себе любой сложности и болезненности проблемы затрагивать в спектакле, но финал обязательно должен быть светлым, давать некий позитивный выход зрителю, и еще Херманис говорил о том, что художник не имеет права вываливать свои проблемы на зрителя.

– Совершенно с этим согласна. Мы должны давать надежду, что все, или многое, во всяком случае, зависит от тебя самого, а не опускать занавес в тот момент, когда «все умерли». Нельзя. Это просто безжалостно.

– А вы сами, когда выдается свободное время, как его тратите?

– Люблю ходить в ЦДХ, обязательно нахожу там для себя что-то интересное. Очень люблю ходить в кукольную галерею, успокаиваюсь там, обязательно покупаю какое-нибудь удивительное существо. Сейчас, например, меня там ждет Ежик. Это даже нельзя назвать игрушкой – это что-то другое, дивное существо такое. Читать я стараюсь серьезную, тяжелую литературу, загружать себя максимально, мне это нужно для развития. Что еще? Спортом занимаюсь, и в спортзале ни о чем не думаю, кроме того, как дожить до конца тренировки. Очень люблю гулять. Единственное, чего у меня нет, и, кажется, не будет, это свежего воздуха. У меня до истерического состояния доходит – когда я оказываюсь на природе, я переполняюсь воздухом, насколько это вообще возможно.

– В последние годы вы все время говорите о том, что надо перестать тратить время, что его слишком мало – чтобы выяснять отношения, долго что-то пробовать. Это ощущение, что времени – мало, давно у вас возникло?

– Я когда начинаю подводить какие-то итоги, потому что основная-то часть жизни уже прожита, понимаю, что очень много еще нужно сделать. Как любой человек, я не знаю, сколько мне отпущено, поэтому сейчас почти не отдыхаю: для меня это – бездарно потраченное время. Если еду в какое-то путешествие, обязательно иду в музей, стараюсь увидеть то, что обязательно нужно увидеть, набраться впечатлений. Но это для меня еще большая работа, чем репетиции и спектакли, так что на отдыхе еще больше устаю. А вообще отдых – это довольно тупое для меня времяпрепровождение, это же когда ты неделю, скажем, каждый день делаешь одно и то же. Хотя загружена я в свои «свободные» дни полностью: плавание, фитнес, большая пешая прогулка, чтение, опять плавание и – как можно меньше еды. Это тоже работа, ведь свободное время не должно быть потрачено зря. В молодости я позволяла себе уехать на две недели и приехать совершенно другим человеком: растолстевшей, румяной, отоспавшейся. Тогда ведь отдохнуть означало физически набрать вес. Сейчас так отдыхать было бы безумием. Я, конечно, не схожу с ума по каждому оторванному листку календаря, но – время несется со страшной скоростью. И как это объяснить моим детям, что оно несется… Ну вот все эти клубы, дочка моя любит с подружками туда ездить после 11 ночи. А это что значит? Что они спят часов до двух. А день-то уже прошел. Не знаю. Наверное, так надо пока.

– Почти у всех актеров есть ощущение: «недоиграл». У вас так же?

– Нет. Последние годы, лет 15 уже, каждый год выпускаю премьеру – я такую задачу себе ставила. Могла бы и две, но это уже нельзя будет прокатать, потому что я сама разорваться не смогу. Такой ритм уже настолько вошел в мой образ жизни, что как приходит март, апрель – я начинаю вынюхивать для себя что-то. И это «что-то» приходит. Правда, бывает и так, что начнешь репетировать, работаешь три месяца, и понимаешь, что ошибся в пьесе. Это самое жестокое, что может быть с артистом, потому что это зря потраченное время.

– Почему вы не заказываете пьесы специально для себя? Возможно, это снизило бы риск.

– Наоборот. Дело в том, что я сама себя не знаю до конца – что нового я могу еще сделать, а автор тем более меня не знает… А что я буду делать с пьесой, если она мне не понравится – обижать автора? Зачем? Ведь если хорошо подумать, всегда можно найти что-то, что уже написано и кем-то сыграно или даже играется сейчас. Ничего в этом страшного нет. Я же знаю, что есть тема, о которой можно и следует говорить. И я могу в любой роли об этом сказать.

– О чем?

– О том, что если у тебя есть ощущение собственной ненужности, ты должен стать нужным. Что ты в порядке, пока ты нужен кому-то. Что нужно быть на своем месте, а все остальное – не так страшно и можно пережить, ну – кроме роковых обстоятельств. Что-то в этом роде.